Неточные совпадения
Впереди летит — ясным соколом,
Позади летит — черным вороном,
Впереди летит — не укатится,
Позади летит — не
останется…
Лишилась я родителей…
Слыхали
ночи темные,
Слыхали ветры буйные
Сиротскую печаль,
А вам нет ну́жды сказывать…
На Демину могилочку
Поплакать я пошла.
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков
оставался нем как рыба и
на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды
ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
— И всё дело испортите! — тоже прошептал, из себя выходя, Разумихин, — выйдемте хоть
на лестницу. Настасья, свети! Клянусь вам, — продолжал он полушепотом, уж
на лестнице, — что давеча нас, меня и доктора, чуть не прибил! Понимаете вы это! Самого доктора! И тот уступил, чтобы не раздражать, и ушел, а я внизу
остался стеречь, а он тут оделся и улизнул. И теперь улизнет, коли раздражать будете, ночью-то, да что-нибудь и сделает над собой…
Разговор
на этом прекратился. Оба молодых человека уехали тотчас после ужина. Кукшина нервически-злобно, но не без робости, засмеялась им вослед: ее самолюбие было глубоко уязвлено тем, что ни тот, ни другой не обратил
на нее внимания. Она
оставалась позже всех
на бале и в четвертом часу
ночи протанцевала польку-мазурку с Ситниковым
на парижский манер. Этим поучительным зрелищем и завершился губернаторский праздник.
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел
остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной
ночи. Он тоже пошел к себе, сел у окна
на улицу, потом открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
— Боже мой, ужели она до поздней
ночи остается на этих свиданиях? Да кто, что она такое эта моя статуя, прекрасная, гордая Вера? Она там; может быть, хохочет надо мной, вместе с ним… Кто он? Я хочу знать — кто он? — в ярости сказал он вслух. — Имя, имя! Я ей — орудие, ширма, покрышка страсти… Какой страсти!
Он предоставил жене получать за него жалованье в палате и содержать себя и двоих детей, как она знает, а сам из палаты прямо шел куда-нибудь обедать и
оставался там до
ночи или
на ночь, и
на другой день, как ни в чем не бывало, шел в палату и скрипел пером, трезвый, до трех часов. И так проживал свою жизнь по людям.
«А там есть какая-нибудь юрта,
на том берегу, чтоб можно было переждать?» — спросил я. «Однако нет, — сказал он, — кусты есть… Да почто вам юрта?» — «Куда же чемоданы сложить, пока лошадей приведут?» — «А
на берегу: что им доспеется? А не то так в лодке
останутся: не азойно будет» (то есть: «Не тяжело»). Я задумался: провести
ночь на пустом берегу вовсе не занимательно; посылать
ночью в город за лошадьми взад и вперед восемь верст — когда будешь под кровлей? Я поверил свои сомнения старику.
Между тем наступила
ночь. Я велел подать что-нибудь к ужину, к которому пригласил и смотрителя. «Всего один рябчик
остался», — сердито шепнул мне человек. «Где же прочие? — сказал я, — ведь у якута куплено их несколько пар». — «Вчера с проезжим скушали», — еще сердитее отвечал он. «Ну разогревай английский презервный суп», — сказал я. «Вчера последний вышел», — заметил он и поставил
на очаг разогревать единственного рябчика.
В начале июня мы оставили Сингапур. Недели было чересчур много, чтоб познакомиться с этим местом. Если б мы еще
остались день, то не знали бы, что делать от скуки и жара. Нет, Индия не по нас! И англичане бегут из нее, при первом удобном случае, спасаться от климата
на мыс Доброй Надежды, в порт Джаксон — словом, дальше от экватора, от этих палящих дней, от беспрохладных
ночей, от мест, где нельзя безнаказанно есть и пить, как едят и пьют англичане.
Даже
ночью, когда в своей спальне она
осталась с мужем и взглянула
на его длинную, нескладную фигуру, она опять вспомнила это слово: «Непосредственность…
Разумеется, показание пана Муссяловича внесли в протокол в самой полной подробности.
На том панов и отпустили. О факте же передержки в картах почти и не упомянули; Николай Парфенович им слишком был и без того благодарен и пустяками не хотел беспокоить, тем более что все это пустая ссора в пьяном виде за картами и более ничего. Мало ли было кутежа и безобразий в ту
ночь… Так что деньги, двести рублей, так и
остались у панов в кармане.
Ночевал он нередко совсем один в доме, отсылая слуг во флигель, но большею частью с ним
оставался по
ночам слуга Смердяков, спавший в передней
на залавке.
Проснулся я в 8 часов утра. По-прежнему моросило. Дерсу ходил
на разведку, но ничего не нашел. Животное, подходившее
ночью к нашему биваку, после выстрела бросилось назад через реку. Если бы
на отмели был песок, можно было бы увидеть его следы. Теперь
остались для нас только одни предположения. Если это был не лось, не изюбр и не медведь, то, вероятно, тигр.
Ночью море успокоилось. Черепанов сказал правду: утром песок уплотнился так, что
на нем даже не
оставалось следов ног.
Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла
ночь; сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, и еще долго было ей лежать мягким пологом
на заснувших полях; еще много времени
оставалось до первого лепета, до первых шорохов и шелестов утра, до первых росинок зари.
Как ни прекрасна была эта
ночь, как ни величественны были явления светящихся насекомых и падающего метеора, но долго
оставаться на улице было нельзя. Мошкара облепила мне шею, руки, лицо и набилась в волосы. Я вернулся в фанзу и лег
на кан. Усталость взяла свое, и я заснул.
Я решил
остаться здесь
на ночь. Мне очень хотелось поохотиться
на солонцах, тем более что у нас давно не было мяса и мы уже четвертые сутки питались одними сухарями.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и
остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять попал в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло. Был вечер.
На небе горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся
ночью ветер раздувал пламя костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня спал Дерсу.
Тут я только понял весь ужас нашего положения.
Ночью во время пурги нам приходилось
оставаться среди болот без огня и теплой одежды. Единственная моя надежда была
на Дерсу. В нем одном я видел свое спасение.
За утренним чаем Г.И. Гранатман заспорил с Кожевниковым по вопросу, с какой стороны
ночью дул ветер. Кожевников указывал
на восток, Гранатман —
на юг, а мне казалось, что ветер дул с севера. Мы не могли столковаться и потому обратились к Дерсу. Гольд сказал, что направление ветра
ночью было с запада. При этом он указал
на листья тростника. Утром с восходом солнца ветер стих, а листья так и
остались загнутыми в ту сторону, куда их направил ветер.
Стрелки недолго сидели у огня. Они рано легли спать, а мы
остались вдвоем с Дерсу и просидели всю
ночь. Я живо вспомнил реку Лефу, когда он впервые пришел к нам
на бивак, и теперь опять, как и в тот раз, я смотрел
на него и слушал его рассказы.
Во время пути я наступил
на колючее дерево. Острый шип проколол обувь и вонзился в ногу. Я быстро разулся и вытащил занозу, но, должно быть, не всю. Вероятно, кончик ее
остался в ране, потому что
на другой день ногу стало ломить. Я попросил Дерсу еще раз осмотреть рану, но она уже успела запухнуть по краям. Этот день я шел, зато
ночью нога сильно болела. До самого рассвета я не мог сомкнуть глаз. Наутро стало ясно, что
на ноге у меня образовался большой нарыв.
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружье
остались на месте. Это означало, что он вернется. В ожидании его я пошел побродить по поляне и незаметно подошел к реке.
На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел
на земле и смотрел в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне свое лицо. Видно было, что он провел бессонную
ночь.
Или он забыл, что если ныне он не будет у такого-то, этот такой-то оскорбится; или он забыл, что у него к завтрашнему утру
остается работы часа
на четыре, по крайней мере: что ж он, хочет не спать нынешнюю
ночь? — ведь уж 10 часов, нечего ему балагурить, пора ему отправляться за работу.
Я ему заметил, что в Кенигсберге я спрашивал и мне сказали, что места
останутся, кондуктор ссылался
на снег и
на необходимость взять дилижанс
на полозьях; против этого нечего было сказать. Мы начали перегружаться с детьми и с пожитками
ночью, в мокром снегу.
На следующей станции та же история, и кондуктор уже не давал себе труда объяснять перемену экипажа. Так мы проехали с полдороги, тут он объявил нам очень просто, что «нам дадут только пять мест».
Одна только
ночь оставалась ему шататься
на белом свете; но и в эту
ночь он выискивал чем-нибудь выместить
на кузнеце свою злобу.
Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим
на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя
ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей.
На четвертом курсе полуголодный Владимиров
остался без квартиры и недели две проводил майские
ночи, гуляя по Тверскому бульвару, от памятника Пушкина до Никитских ворот.
Мы
остались и прожили около полугода под надзором бабушки и теток. Новой «власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав учиться, я схватывал предметы
на лету, в классе,
на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с братьями отдавали бродяжеству: уходя веселой компанией за реку, бродили по горам, покрытым орешником, купались под мельничными шлюзами, делали набеги
на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею
ночью.
Когда пан Ляцковский, кислый, не выспавшийся и похмельный, протирал глаза и поднимался со своего служебного ложа, то
на обертке «дела», которое служило ему
на эту
ночь изголовьем,
оставалось всегда явственное жирное пятно от помады.
А в прорехе появлялись новые звезды и опять проплывали, точно по синему пруду… Я вспомнил звездную
ночь, когда я просил себе крыльев… Вспомнил также спокойную веру отца… Мой мир в этот вечер все-таки
остался на своих устоях, но теперешнее мое звездное небо было уже не то, что в тот вечер. Воображение охватывало его теперь иначе. А воображение и творит, и подтачивает веру часто гораздо сильнее, чем логика…
— Пошел вон! — сказал отец. Крыжановский поцеловал у матери руку, сказал: «святая женщина», и радостно скрылся. Мы поняли как-то сразу, что все кончено, и Крыжановский
останется на службе. Действительно,
на следующей день он опять, как ни в чем не бывало, работал в архиве. Огонек из решетчатого оконца светил
на двор до поздней
ночи.
Свирепая картежная игра с разрешения подкупленных надзирателей, ругань, смех, болтовня, хлопанье дверями, а в кандальной звон оков, продолжающиеся всю
ночь, мешают утомленному рабочему спать, раздражают его, что, конечно, не
остается без дурного влияния
на его питание и психику.
По прошествии времени весенних высыпок,
на которых смешиваются все эти три лучшие породы дичи (дупель, бекас и гаршнеп), о превосходстве которых я уже довольно говорил, дупели занимают обыкновенные свои болота с кочками, кустиками, а иногда большими кустами не мокрые, а только потные — и начинают слетаться по вечерам
на тока, где и
остаются во всю
ночь, так что рано поутру всегда их найти еще в сборище
на избранных ими местах.
Добычливые охотники, притаясь в каком-нибудь кустике или кусте, не в дальнем расстоянии от тока,
остаются там
на всю
ночь и стреляют дупелей, целя в мелькающую белизну под их распущенными хвостиками.
Нередко убивал я более двух десятков, а взлетевших перепелок с одной десятины насчитывали иногда далеко за сотню; но такое многочисленное сборище сбегается только по вечерам, перед захождением солнца; разумеется, оно тут же и
остается на всю
ночь, а днем рассыпается врознь во все стороны, скрываясь в окружных межах, залежах и степных луговинах.
За час до захождения солнца они опять являются
на гумнах и
остаются до поздней
ночи.
В окно, которое
оставалось открытым
на ночь, вливалась из сада свежесть раннего утра.
—
Остаются, стало быть, трое-с, и во-первых, господин Келлер, человек непостоянный, человек пьяный и в некоторых случаях либерал, то есть насчет кармана-с; в остальном же с наклонностями, так сказать, более древнерыцарскими, чем либеральными. Он заночевал сначала здесь, в комнате больного, и уже
ночью лишь перебрался к нам, под предлогом, что
на голом полу жестко спать.
Как-то, давным-давно тому назад, один его поклонник и друг, тоже немец и тоже бедный, издал
на свой счет две его сонаты, — да и те
остались целиком в подвалах музыкальных магазинов; глухо и бесследно провалились они, словно их
ночью кто в реку бросил.
Напустив
на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался
на народе и пришел домой только к ужину. Храбрости
оставалось совсем немного, так что и
ночь Яша спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой день наступал. Она ничего не говорила, а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
— Да ты чего это ночью-то хочешь идти? — проговорил старик. —
Оставайся у нас
на шахте переночевать.
Ночь была сегодня темная, настоящая волчья, как говорят охотники, и видели хорошо только узкие глазки старца Кирилла. Подъезжая к повертке к скиту Пульхерии, он только угнетенно вздохнул. Дороги
оставалось всего верст восемь. Горы сменялись широкими высыхавшими болотами,
на которых росла кривая болотная береза да сосна-карлица. Лошадь точно почуяла близость жилья и прибавила ходу. Когда они проезжали мимо небольшой лесистой горки, инок Кирилл, запинаясь и подбирая слова, проговорил...
В свою очередь Груздев приехал тоже потолковать о своих делах. По раскольничьей привычке, он откладывал настоящий разговор вплоть до
ночи и разговорился только после ужина, когда Нюрочка ушла спать, а они
остались за столом с глазу
на глаз.
Тит едва отвязался от подгулявшего дозорного и вернулся домой темнее
ночи. Всего места
оставалась печь,
на которой старик чувствовал себя почти дома.
— Может быть, ты
останешься у меня
на всю
ночь? — спросила она Гладышева, когда другие ушли. — Ты, миленький, не бойся: если у тебя денег не хватит, я за тебя доплачу. Вот видишь, какой ты красивый, что для тебя девчонка даже денег не жалеет, — засмеялась она.
У нее вчера вечером было только шесть временных гостей, но
на ночь с ней никто не
остался, и оттого она прекрасно, сладко выспалась одна, совсем одна,
на широкой постели.
Оставайся, пока не соскучишься, а и только я скажу тебе: ты ровно через три дня и три
ночи не воротишься, то не будет меня
на белом свете, и умру я тою же минутою, по той причине, что люблю тебя больше, чем самого себя, и жить без тебя не могу».
Отец
остался на всю
ночь у дедушки, кончины которого ожидали каждую минуту.